Роман Суржиков - Лишь одна Звезда. Том 2
– Эрвин… скажи, что я не умру… скажи, что все будет хорошо…
Но как?! Никогда, ничего уже не будет хорошо! Стрела вошла тебе в глаз и пробила череп. Наконечник торчит в левом виске. Что я скажу тебе, что?!
Лекарь подтолкнул Эрвина к кузену.
– Скажите ему, милорд.
– Все. Будет. Хорошо. – Эрвин даже не узнал свой голос. Это сказала деревянная кукла, не он.
– Страшно умирать… Жить хочу. Спаси меня!
– Скажите.
– Да, брат. Ты. Выживешь. Все. Будет. Хорошо.
– Возьмите за руку.
Эрвин присел рядом с ним. Не в силах оторвать взгляд от лица Деймона, на ощупь нашел его ладонь. Сжал. В единственном глазу брата выступила слеза.
– Правда, спасешь? Ты же сможешь! Обещай…
Да чего же ты от меня хочешь?! Как я скажу тебе правду??!
– Ты. Будешь. Жить. Клянусь. Агатой.
Он погладил руку Деймона.
– Больше не будешь… красавчиком. Получишь шрам… как ты мечтал. Наконец… все тебя… зауважают.
Деймон улыбнулся. Ни по каким законам мира он не мог улыбаться. Но губы растянулись, обнажив резцы, а глаза прищурились. Стрела шевельнулась в глазнице и, видимо, коснулась нерва. Закатив зрачок, Деймон лишился чувств.
Эрвин поднялся, опершись на руку лекаря.
– Приступайте. Делайте, что надо. Только…
– Да, милорд…
– Если снова очнется и будет умирать в сознании – не зовите меня, ладно?
Глаза лекаря – красные и мутные. Ему стоило больших трудов понять, о чем просит герцог.
– Не хотите прощаться?
– Хватит с меня прощаний… Просто доложите: жив или умер, ясно?
– Да, милорд.
– Если понадобится удар милосердия…
– Не понадобится, милорд. Я извлеку стрелу. Вероятно, этого хватит.
Эрвин кивнул и пошел к двери. Все вокруг кружилось, звенело, плыло пятнами… Падали сумерки – странные, темные и быстрые, словно уронили штору…
Он вывалился в дверь и сделал несколько шагов, хрустя снегом. Кто-то возник на пути.
– Какие приказания, милорд?.. Мне возглавить оборону?
Эрвин уставился на человека, не понимая, кого видит перед собою. Да сквозь слезы он почти и не видел.
– Ты кто?
– Кайр Генри Хортон. Сорок Два. Я теперь старший офицер.
Эрвин потер глаза, пытаясь разглядеть его, понять, о чем речь…
– Прикажете мне возглавить оборону? – снова спросил этот странный назойливый человек.
Эрвин откашлялся, сглотнул комок в горле и неожиданно для себя заорал:
– Да, тьма сожри! Да! Надень чертовы доспехи Деймона и командуй! Ориджин должен быть на стене, ты понял меня?!
– Милорд…
– Ступай, тьма тебя! Командуй! Если не помрешь до вечера, я тебя сменю.
Сорок Два ушел, и Эрвин сел в снег. Вспышка сожгла остатки сил. Теперь ничего не было. Совсем. Пустота.
Ни стоять. Ни чувствовать. Ни плакать. Ни дышать… Ничего.
Сидя в сугробе, он стал качать головой взад-вперед.
Зашептал… Может, мысленно, а может, вслух…
– Не могу. Больше не могу. Агата… услышь меня. Услышь меня, ладно? Больше не могу. Не могу, ты слышишь? Агата… Нет сил. Дай мне что-нибудь. Помоги… Я не выдержу. Честно, верь или нет. Плевать на победу, на славу, на жизнь… Меня нет. Дай хоть что-нибудь. Если тебе не все равно… Помоги. Агата… помоги…
Он завалился в снег и потерял сознание… а может, нет. Сознание мало отличалось от тьмы.
Открыв глаза, он увидел Светлую Агату. Во плоти. Протяни руку и коснись.
Он улыбнулся:
– Наконец-то… Теперь отдохну.
А потом улыбнулся еще шире:
– Какая же ты страшная! Тебя рисуют красавицей, а на деле… Боги, ты бы себя видела!
Светлая Агата ужасна. Тоща, как мумия, все кости светятся сквозь сухую кожу. Выпирает челюсть, торчат скулы, чернеют глазные впадины… Целовать такую – все равно, что целовать труп.
Вдобавок щеку режет темный бугристый шрам.
– Будь ты хоть немножко жив, – бессильно выдыхает Агата, – я бы тебя придушила. Бери, читай.
Она бросает ему ленточку и пытается встать. Эрвин хватает ее за подол и тянет к себе. Агата настолько слаба, что без сопротивления валится рядом с ним.
– Прочти сама, – говорит он ей. – Я не могу…
– Развалина, – ворчит Агата. – Размазня. Тоже мне, герцог Ориджин…
– Уродина, – отвечает Эрвин без злобы, с любовью. – Прочти. Окажи милость…
– Ладно…
Она дает ему левую руку, пока правой ищет ленту. Ладонь скелета – все суставы видны. Эрвин касается губами ее пальцев. Они теплые. Боги, на свете до сих пор есть что-то теплое!
Найдя ленту, она кое-как развертывает ее одной рукой, но вторую не отрывает от Эрвиновых губ. Возможно, губы все еще теплы. Возможно, она думает: «Боги, на свете еще осталось что-то теплое!»
Она читает:
– Кузен, мы идем. Много снега, но черт с ним, справляемся. Вошли в Земли Короны. Осталась неделя. Держись. Стисни зубы и держись. Роберт. Пост скриптум: бывает и хуже.
Колпак
22 – 23 декабря 1774г. от Сошествия
Рельсовая дорога из Алеридана в Фаунтерру
Ты убьешь императора.
Менсон знал, что такое пыль на письме. Во всем подлунном мире знали единицы, но шут владыки входил в их число. Так было угодно богам.
Смертный неспособен противиться действию Ульяновой Пыли. Взять из горна красный кусок железа голой рукой и держать, не разжимая ладони, пока жар не расплавит кожу и мышцы, – для этого нужна определенная сила воли. Чтобы нарушить приказ Ульяновой Пыли, сил требуется вдесятеро больше.
А Менсон не мог похвастаться крепостью характера. Если страдал от боли, он плакал и скулил, как щенок. Когда бывал в тоске, не вставал из постели без помощи Форлемея. Не мог вытерпеть, когда кто-нибудь кричал рядом с ним: убегал или визжал, или мочил штаны. Простоять пять минут без движения было для него непосильной задачей. Стоит ли говорить о раскаленном железе в ладони. А уж об Ульяновой Пыли…
Менсон и не думал о сопротивлении. В нем не было ни одной жесткой детали, как в масле нет того, что воспротивится движению ножа. Все его мысли по данному вопросу свелись к двум словам: не хочу. Это не хочу напоминало кленовый листок, плавающий на поверхности болота, за который пытается ухватиться человек, тонущий в том же болоте.
Однако впервые за много лет Менсон точно знал, чего хочет. Вернее, чего не хочет.
Менсон не носил оружия. Его рукам вряд ли хватило бы сил задушить кошку. Он не имел понятия о ядах, кроме эхиоты, а она слишком слаба и медленна для убийства. Адриана же охраняли лучшие рыцари Фаунтерры, снабженные лучшим искровым оружием. Менсон, кажется, не имел ни шанса убить владыку, даже если бы очень хотел этого.
Но он хорошо видел облако: не мог не видеть, поскольку жил в нем. Облако тумана, облако незаметности. Ничтожное существо, больной зверек, жалкий паяц, обезьянка… Пятнадцать лет лазурные и алые гвардейцы, агенты протекции, придворные, вельможи привыкали не замечать его, не придавать значения, отворачиваться с гадливостью, морщить носы… Пятнадцать лет росло вокруг него маскирующее облако. Сейчас оно было таким плотным, что Менсон мог пройти сквозь любую охрану. Стража императора не видела его. Никто не видел. Кроме самого Адриана.
– Вввладыка… – начал шут, и сила Ульяновой Пыли тут же шевельнулась в нем, требуя молчания.
– Что, Менсон?
Поезд уже тронулся, и здания за окном мельчали, городской центр сменялся окраиной. Прежде, до отъезда, Адриан был очень занят и не пускал к себе шута. Менсон даже понадеялся, что будет оставлен в Алеридане, но этого не случилось. Теперь он ехал в императорском вагоне, в двадцати футах от Адриана. И проведет ночь в императорском вагоне, в двадцати футах от спящего Адриана…
– Что, Менсон?
Ты в опасности! Мне приказали убить тебя!
Сила Ульяновой Пыли не дала ему сказать этого. Ладонь разжалась, выронив головешку.
– Мне стрррашно, владыка.
– Отчего?
Тебя хотят убить!
И снова пальцы отдернулись от жара.
– Пррросто страшно… Не знаю…
– Ты видишь, чего боишься?
О, да, он видел. Он видел так, что Адриан лежал на дне ямы, а Менсон стоял над ним, держа в руках лопату с землею. И лопата была размером с воз.
– Темно впереди… Темнооо!
– Отчего же, Менсон? Я вижу свет. Мы едем к своей победе. Навстречу триумфу со скоростью пятнадцати миль в час – в этом есть поэзия, не чувствуешь?
Ты погибнешь, и все рухнет! Мир развалится на части!
И снова – нет. Слова застряли в горле.
Ульянина Пыль решила, что Менсон потратил достаточно времени на пустую болтовню, и начала действовать. Он услышал в своей голове мысль – чужую. То есть – свою, но – незваную, непрошенную. Нужно оружие. Найди оружие.
